Форум

«ЗАТУШИВ ПРОШЕДШЕЙ ЖИЗНИ ПЛАМЯ...»
Владимир Макаров (09.09.1938 – 22.07.2010)

СЛОВО ПРОЩАНИЯ

Остановилось сердце большого русского поэта – Владимира Александровича Макарова. Моего друга, старшего товарища, Учителя…
Невыносимо тяжело… Чувствуешь, как не хватает дыхания от одной только мысли: неужели мы никогда больше не встретимся, не созвонимся?.. Вот как совсем недавно, поздним вечером уже: «Юра, у меня к тебе один вопрос, только ответь прямо, не жалея меня: «Скажи, не иссяк ли я как поэт?..»
Поначалу, обескураженный, я какие-то мгновения молчал… Тысячи стихотворцев в стране тискают свои книжонки, и разве задумываются об этом? Омск – не исключение, ежели на два творческих союза едва ли три-четыре настоящих поэта сыщется… Макаров среди этих трёх-четырёх – первый. Поэт всероссийского звучания. И такой вопрос.
Но сам вопрос – уже ответ. Его мог задать только Поэт. Бездари не сомневаются.
…За день до смерти он ездил на «Северное» кладбище, хотя в последнее время вообще редко выходил из дома. Вернулся с чувством спокойной печали в сердце: наконец-то, мол, поставил на могиле жены памятник – такой, какой хотел… Чуть более года назад умерла его голубушка, свет его Людмила, без которой, как я сейчас понимаю, просто не смог жить… Да, за этот год много стихов было написано, столь любимых читателями «Бумажных корабликов» – коротких заметок-размышлений… Но видно было, что не знает он, как жить ему дальше, что его держит на Земле…
В мае 2010 года обратился ко мне главный редактор «Российского писателя» Николай Иванович Дорошенко: попроси, мол, ответить на вопросы нашей анкеты замечательного русского поэта Владимира Макарова. Там несколько вопросов, и на них регулярно для сайта этого издания Союза писателей России отвечают лучшие поэты и прозаики страны…
Макаров ответил, да вот только не успел я перевести его размышления в «электронный вид», чтобы они были размещены на сайте при жизни поэта. Впрочем, сам Владимир Александрович интернетом не пользовался, а то, о чём он думал, его друзья, коллеги, братья по ремеслу и все любители русской словесности смогут узнать сейчас…
А Владимир Макаров теперь пополнит небесное воинство Русских Поэтов…

Юрий ПЕРМИНОВ

Владимир МАКАРОВ: «Следовать великой Простоте…»

1. «Российский писатель»: Ваше самоощущение в современном обществе?

Владимир Макаров: Вся моя жизнь, все прошедшие десятилетия прошли под знаком, под звездой коллективности, взаимопомощи, взаимопонимания, при ощущении общих радостей и общих огорчений.
Так было в далёкие школьные годы, когда нас всем классом отправляли в ближний колхоз на уборку, скажем, того же турнепса. Уже начиналось предзимье, летали снежинки, и при первых минусах погоды мы добывали из нашей родной сибирской земли добрые, могучие, порой винтообразные плоды того самого турнепса, который складывали вначале в бурты, а потом переносили на подъехавшую на поле автомашину. И рядом, плечом к плечу, трудились парни-одноклассники, многие из которых были моими друзьями, и вместе с нами работали одноклассницы, и была, конечно, среди них одна, особая девочка – русоволосая, кареглазая, в незабытом мною до сих пор платьице и резиновых сапожках. Взгляд этой девочки обжигал меня, возвышал и радовал до самых потаённых глубин моего юного существа. Так было и в студенческие годы, а я учился в медицинском институте, где лишь общими усилиями всей родной группы удавалось нам постичь таинства и сложности медицинских наук и стать всем детскими врачами.
Это святое чувство людей ощущал я и в своих литературных делах, когда, к примеру, услышал ободряющие, мудрые слова руководителя нашего семинара на 5-м Всесоюзном совещании молодых литераторов Владимира Алексеевича Солоухина, послушать которого приходили поэты из практически всех семинаров и сердечно поздравляли меня, когда Солоухин сказал, что рекомендует меня в Союз писателей СССР.
И вот сегодня часто приходят на ум слова гениального Гоголя о том, что «нет уз святее товарищества». И его, это товарищество, всеми мыслимыми и немыслимыми путями приходится нынче удерживать, сохранять. Мне лично без товарищей по литературному цеху и горько, и тошно, и невмоготу. Вот и хочется противостоять всепроникающей идее современного нашего строя, который долбит и долбит людям всех возрастов, что «человек человеку волк».

2. «Р.П.»: Вам как писателю в первую очередь хочется высказаться или – создать произведение искусства (хотя, вроде бы, важно и то, и другое)?

В.М.: Предпоследнюю «по времени выхода» свою книжку стихов я назвал просто, непритязательно (на мой взгляд), именно так, как мне хотелось – при выборе названия из двух десятков – «Доброта».
Название это для меня не случайно. И, отвечая на второй вопрос анкеты, я снова могу повторить это название своей книжки – мне хотелось своими строчками расшевелить, растормошить, закрепить те участки коры головного мозга (а они существуют – здесь я свидетельствую как врач), которые отвечают за эту самую доброту людскую. Конечно, много чего из человеческих качеств требуется нам, человекам, в обыденной жизни, но и та самая доброта – отнюдь не последнее свойство души и существа людского… Вот об этом мне и хотелось сказать своими строчками, а получилось ли из этих моих усилий произведение искусства – судить не мне.

3. «Р.П.»: Свыше получает, читателю передаёт – таким было всегда представление о писателе. Насколько утратил сегодня писатель своё сакральное значение? Нет ли у вас ощущения, что современный литературный процесс уже не является своего рода общегражданским форумом? Какова перспектива у коммерческой литературы, доверившейся ощущению, что «Бог умер» даже не в религиозном, а в общефилософском значении этого ницшеанского образа современного мира?

В.М.: Моя врачебная профессия, которую я избрал в юности и служил здоровью ребёнка до выхода на пенсию, всё время подсказывает мне и поведение в литературных испытаниях и попытках.
Я всегда помнил и помню сейчас слова одного из наших крупных современных педиатров – профессора А.Г. Румянцева: «Почему я стал педиатром? Потому, что, когда выздоравливает лечившийся у меня ребёнок, я спасаю в с ю его жизнь». Своими книжками, книжками своих друзей-поэтов я и хочу привлечь внимание читающих людей (особенно молодого возраста), чтобы разбудить в них подлинно человеческие качества, укрепить стремление души, – вот эта задача, а не позорные, никчёмные мечтания о будущей славе литератора водит моей рукой, когда я вывожу строчки нового стихотворения.
Знаю доподлинно, что примерно так же думают, так же строят своё творческое поведение некоторые мои друзья-поэты и в Омске, и в других городах родной Сибири. А все мы вместе противостояли и будем противостоять так называемой коммерческой «литературе», о которой и грешно, и смешно говорить, как о серьёзном литературном труде, как о писательской профессии.

4. «Р.П.»: У нас теперь появились «фабрики звезд», в том числе, в литературе, и, скажем так, талант перестал быть главным компонентом на пути к славе. Мечтаете ли вы, противостоящий медийным фабрикам кустарь-одиночка, о славе? Или все-таки – «нас мало избранных»?

В.М.: Слово «слава» совсем не чуждо мне как работнику над стихотворениями. Но я связываю его, это громкое, грозное, зазывающее слово только с будущим временем – если по прошествии энного количества лет люди вспоминают имя и строчки какого-либо поэта, и эти строчки им нужны, им помогают в их деле, – вот это будет высшей наградой для жившего до них, и страдавшего, и радовавшегося сходными с их бедами и радостями.
Эти воспоминания, эта образная, художественная память потомков будет похожа на подлинную славу поэта – прочие попытки, и главная из них – быть притчей на устах у многих сию секунду, сей час – суть пустая затея, которая может рухнуть, как карточный домик, сегодня же или через короткий срок, и принесёт только обиду, горечь, и даже желание расстаться немедленно с этим миром и его обитателями, как бы в некую отместку…
Время проходящее, интерес или даже любовь новых поколений к жившим и творившим до них – вот единственный и надёжный путь оказаться в сонме «избранных».

5. «Р.П.»: Каковы ваша самая горячая мысль и ваше самое тревожное обращение к современному читателю?

В.М.: При ответе на этот вопрос я совершенно не боюсь давнишней истины о том, что простота хуже воровства. Есть великая Простота, которую не скрыть никакими словесными ухищрениями и новейшей языковой терминологией – она, эта Простота, преодолеет любые границы и будет главной идеей и красной нитью в стихах любого думающего, чувствующего своей душой и сердцем поэта, любящего своих современников и представляющего людей грядущих времён.
Честный труд, взаимопонимание трудящихся людей, взаимовыручка, рождающая в труде добрые чувства к окружающим людям, даже светлая любовь к избранной – вот те слагаемые великой Простоты, которая удержит мир от гибели, от дьявольских соблазнов, число которых катастрофически увеличивается. Так пусть же и тревога присутствует в стихах, которая только усилит и ускорит понимание, желание наших соплеменников следовать великой Простоте существования людского – она и только она не даёт нам вконец оскотиниться, она и только она поможет нам остаться людьми.

6. «Р.П.»: Мы живём в новом тысячелетии, после многих революций и связанных с ними катастроф, после двух коренных ломок общественного строя, причём вторая предполагает полный отказ от христианских норм жизни, а, следовательно, коренным образом меняет наш национальный менталитет. Возможна ли в современной литературе связь с литературой прошлых эпох? Какие книги из прошлого, включая ХХ век, могут быть актуальны сегодня и почему?

В.М.: Я абсолютно согласен, что две коренные ломки общественного строя, причём в неизмеримо большей степени вторая ломка, так называемая «катастройка», если вспомнить термин великого русского философа А.А. Зиновьева, потревожили, взбудоражили, а то и вздыбили наше самосознание, наш национальный менталитет.
Эта «катастройка» в значительной степени и повинна в том, что современный литературный процесс в серьёзной степени утратил роль общественного организма. Но, слава Богу, всё-таки только отчасти, поскольку постоянно (пусть и не таким мощным потоком, как нам бы хотелось) появляются повести и романы, стихи и публицистика В. Распутина, Ст. Куняева, В. Бондаренко, Е. Семичева и других.
Поэтому в немалой части нашего сегодняшнего народа сохраняется тот самый «русский дух», верность родной земле и всему сущему на ней. И это особенно видно нам, живущим в глубинке, вдалеке от столиц – многошумных, аккумулирующих на себе всероссийское богатство, разбавленных немалой долей людей, по меньшей мере равнодушно или даже с презрением относящихся к нашим обычаям, нашей истории, в конце концов, к тому самому «русскому духу».
Если же вспомнить только что прошедший век, то с нами остаются, нам помогают сохранить тот самый национальный менталитет великие творения Шолохова, Твардовского, Леонова, Платонова, Рубцова и других.

«НАДО ЖИТЬ ДО ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ…»

Совсем недавно это было: жаркий июльский полдень, звонок в дверь – почта, заказная бандероль. В левом верхнем углу конверта, как обещание доброй встречи, знакомый почерк – уверенный, надёжный, не поддающийся возрасту: «От Макарова Владимира Александровича». Как хорошо-то, как здорово!
В конверте – письмо и книга. Письмо родственно-тёплое, грустноватое, но дружески-участливое.
А книга…
Лаконично и ёмко оформленная, точно и тонко выстроенная (художник Светлана Гончаренко, редактор Юрий Перминов), она не стремится поразить, а будто бы приглашает идти вместе с автором.
Идти куда?
Обложка навевает образ белого зимнего поля, за которым, на первый взгляд, только размыто-тёмное пятно дальнего леса, клонимые ветром ли, вьюгой ли озябшие редкие ветви. И только потом, когда глаза попривыкнут, вберут в себя этот извечный, неотменимо-русский пейзаж-символ, замечаешь: там, за клонящимися голыми ветвями – созвездия. Они стоят в бездонно-тёмном небе, – тугие, крупные, наполненные живым сочащимся светом. И уже не страшно, не горько идти этим, казалось бы, совершенно безысходным русским путём. Потому что лежит он – «Под панорамой созвездий ночных».
Книга состоит (как говорил мне знакомый литературовед – по классическим канонам) из трёх разделов: «Переплели мы с тобой наши руки…», «Свет» и «Вечная музыка любви…» Ни в самих названиях, ни в последовательности разделов ничего случайного нет.
Стихи, собранные в первом разделе, читать просто физически трудно – не хватает дыхания.

Переплели мы с тобой наши руки,
Молча стояли в закатной поре –
Перед видением вечной разлуки,
Под облепихой, на дачном дворе.

Ты мои руки губами согрела,
Я твои руки губами согрел.
Наша вечерняя радость сгорела,
Словно вечерний костер догорел.

И у судьбы одного ты просила –
Как бы пожить мы ещё бы могли…
Вот и глядим, набираемся силы
У окоёма бессмертной земли.

Казалось бы, какие зримые, согревающие душу приметы совместного земного бытования – и обоюдного, одного на двоих высокого человеческого чувства. И надежда, кажется, – вот она, здесь, рядом: «Вот и глядим, набираемся силы…»
Но – эта закатная пора, эта догоревшая вечерняя радость, это прошедшее время…
И это трогающее сердце холодом напоминание – «перед видением вечной разлуки». И щемящая беззащитность, безутешность просьбы – «как бы пожить мы ещё бы смогли»…
И понимаешь, ощущаешь неназванное, тяжким, как горловой спазм, усилием удерживаемое автором в межстрочье: самое горькое уже случилось.
Да, так оно и есть: и небольшой одноименный цикл, и почти все стихи первого раздела книги – памяти жены. Они разные, эти стихи. Но…
Вот – воспоминание, как негаснущий земной отсвет на тёмной летейской воде.

Вишню через сито промывала
И рукою смуглой помавала –
Будто бы звала меня в тот вечер
Из далёкой юности – на встречу.

Боль горючую превозмогая,
Вишню с дачи моет дорогая –
Сон, как наяву, я вижу снова,
Будто жду я от ушедшей слова.

Вот – покаяние (и не надо искать подоплёку: поэт – это само по себе вина).

Кровь в сосудах – не капли чернил.
Крови ведома боль, поверь.
Зол земных, что тебе причинил,
Не исправить, родная, теперь.

Вот – осознание (и – уж не пророчество ли?).

Горем моим был застелен
Последний твой путь,
Здесь же, на этом пути,
Я узнал свою старость –
Мне остается теперь
Одиноким прожить как-нибудь
Все предстоящие дни –
Их немного осталось.

А это – то, что, может быть, и не утишит боль утраты, но поможет выстоять, не сломиться.

Глубокая ночь вокруг –
На небе и на земле.
Останки твои, мой друг,
Покоятся в вечной мгле.

Но верится мне в ночи,
Я вижу почти уже,
Что выдали к свету ключи
Твоей усталой душе.

Все эти строфы, разные по тональности и степени поэтического совершенства, роднит, возвышает, выводит за рамки пресловутого «художественного отображения действительности» свойственная высоким образцам русской лирической поэзии исповедальность, предельная, неподвластная суду литературного нарциссизма искренность чувства и глубина переживания. В них нет ни соринки наносного, чуждого. Только – христианское: покаяние, смирение, вера в спасение души. Только – русское: оплакать, и помнить, и идти, клонясь, снежным путем своим, и нести с собой дорогое имя – чтобы не отобрала его, не присвоила жадная темень, таящаяся обочь. Но идти – снова и снова выплывает, маячит перед глазами обмерзшей темной веткой этот вопрос – куда?

Пусть в прошедшем остались дороги,
Надо жить до последнего дня…

Надо жить… А это значит – идти к свету, только к нему одному.
Как многолик он, как притягателен, свет поэзии Владимира Макарова! Это и детство, «где после страшной войны//вовсю засияли огни», и городской дом, «где, как новогодняя ёлка, все десять горят этажей», и «Божий Свет», который нужно заслужить всей жизнью.
А разве не исходит свет от каждого шага другого поэта, с трагической и гордой судьбой – Павла Васильева, идущего «по-московски броско» улицами Омска?

«Дукат» дымится в пальцах нервных, тонких,
Глаза волшебные огнём горят.
Через десятилетия потомки
О нём, как о родном, заговорят.

Земля в июле от воды намокла,
И тёплый дождь обрушится вот-вот.
И светятся сиреневые окна
Квартиры, где любовь его живёт.

Надёжным русским светом веет и от «вершинного шума берёз», и от редкого слова «рекостав», и от «песни с парохода» («Не из села ли Большеречье?»), что звучит где-то там, на родном для поэта Иртыше. А вот и сам Иртыш – и радуга, и гуд, и колокол.

Не лебедем, не лебедой
Родимого села –
Хвалюсь иртышскою водой
На радуге весла.

Под осень лебедь улетит,
Завянет лебеда,
А мой Иртыш гудмя гудит
И под кольчугой льда.

Качается и бьёт волна
В серебряные льды.
Как колокол, поёт она
На разные лады.

Лишь к январю замрёт вода,
Черна, покорена,
Но в феврале почти всегда
Весна уже слышна.

Сосульки из-под талых крыш
Мне прозвенят вот-вот,
Что скоро снова мой Иртыш
Оковы разорвёт!

В строках этих столько силы, надежды, неистребимого русского чувства, что и самому невольно хочется жить вольно и неукротимо – как Иртыш, рвущий тяжкие ледяные оковы.
Хорошо, что завершают книгу стихи о вечном, непреходящем: о «небесных звуках» («Вечная музыка», «Бах», «Вивальди», «Валерий Гаврилин») и о любви. Эти строки – философски-мудрые, элегически-задумчивые, притаённо-нежные, а порой и раскованные, озорные («Похвала Баркову» «Пегас», «Казанова») – плоть и кровь самой жизни, – настоящей, не «пробирочной», не высосанной из пальца.

Ты теперь далеко-далече,
Ты с другим насовсем, навсегда.
Вспоминаешь ли ты иногда
Наши давние грешные встречи?

Так устроен подлунный свет,
Где кусты гнутся долу упруго,
Где греха особого нет,
Что подруга находит друга.

И потом, через много лет
Вспоминается давней далью
Этот лунный лимонный свет,
Эти плечи, прикрытые шалью…

Строки эти – о невозвратном, они тревожно-щемящи, но сколько в них благодарности, неостывшего, неостывающего тепла! С ними никто не будет одинок и на том самом заснеженном ночном поле, которое суждено перейти однажды каждому из нас.
Да, совсем недавно это было: звонок в дверь, бандероль, радость от новой, пусть и заочной, встречи с настоящим, большим русским поэтом и ставшим для меня таким дорогим, сердечно-близким человеком.
Мне столько хотелось сказать Владимиру Александровичу в ответном письме!
Но пишу я – стихи ли, письма, всё одно – трудно, будто ворочаю камни. И пока примеривался, подбирал самые верные, самые светлые слова, прошло несколько дней. И в конце одного из этих невыносимо жарких, по макушку залитых желтым зноем дней пришла из Омска от Юрия Перминова горькая, тяжкая весть: в ночь с 21 на 22 июля сердце Владимира Александровича, дарившее теплом целую поэтическую вселенную, и в то же время такое беззащитное, ранимое – перестало, не смогло больше биться.
И снова ощутил я, – через десятилетия после смерти отца, через годы после ухода мамы, – острое, перехватывающее горло чувство сиротства…
Ночью я маялся, задыхался, не мог уснуть. Долго стоял на балконе и всё смотрел, всё всматривался в безоблачное, тёмно-чёрное какое-то, похожее на донскую пойму после недавнего пала небо. И подумалось мне, что если смотреть долго, смотреть пристально и любяще, непременно разглядится там, в безбрежных космических далях-глубинах, пульсирующая жизнью точка-крапинка – звезда русского поэта Владимира Макарова. Только искать её нужно всегда по левую руку, где сердце, в созвездии Света, Добра и Любви…
Александр Нестругин,
член Союза писателей России,
Воронежская область.
28.07.2010 г.

По шкале Чехова

07.01.10.
Зашёл к Макарову, поздравил с Рождеством, подарив «зимнюю» картинку типа «На севере диком…». Теперь мы соседи. Прочитал мне из своих новых «корабликов» про песню Мокроусова «Одинокая бродит гармонь». Читая, светлел лицом, улыбался. В некоторых местах для убедительности поднимал вверх правую руку с указующим перстом: вот, мол, как – послушайте, посмотрите! Закончив, признался: «Люблю я свои кораблики…». Нельзя не поверить.
Жива… жива в нём музыка, несмотря ни на что. Недаром рядом с книгами портреты Сергея Василича, Петра Ильича. Из поэтов – только Есенин, чей поэтический дар так близок песне.
Старинная икона на стене. Не разобрать истёртого лика. Остатки выцветших красок на потемневшем от времени дереве.
В углу комнаты высокие штабеля книг, не вместившихся в книжном шкафу. Судя по виду и количеству – собрание сочинений яснополянского исполина.
– Да, Лев Николаевич здесь у меня… Мы же с ним в один день родились…
Ответный подарок – малоформатные озорные «Фолизмы» от Вована Омского. Как-то не соответствовали святому празднику эти «стихи не для дам», поэтому и рука остановилась… потому и автограф «Для вечернего чтения…» без даты.
Напоследок всё-таки не удержался – вновь та же песенка про белого… белую: я знаю, мы такие разные… ты не куришь, не пьёшь… тут магазин недалеко… И деньги уже откуда-то в руке. Вот всё... Пришлось спасаться бегством от греха…

27.01.10.
Вечером звонок Макарова. Всё тот же громкоголосый речевой сумбур. Терпеливо слушаю. Моё участие в разговоре сводится лишь к подтверждению присутствия: да, да – я здесь, я слушаю, я слышу. Ведь должен кто-то выслушать. Так много одиночества вокруг. А он друга потерял.
– Ты понимаешь, я звоню, а его нет. Сын сказал, что уже два месяца… Подожди… секундочку… сейчас…
Поминальная пауза, судя по звукам.
Среди всего прочего вспоминает другие события, даты, имена. Да, для него событие первостепенное – 90 лет Феллини. А уж про юбилей Чехова!.. Ну кто ещё позвонит, чтобы напомнить?
Дед Чехова был крепостным, который сумел выкупить себя и свою семью. Удивительно – внук крепостного крестьянина стал в России эталоном интеллигентности и порядочности. Стоило бы ввести единицу измерения этих качеств – 1 чехов. И принять её за 100 %. Ведь кого ни возьми, по этой чеховской шкале все будут меньше единицы. И редко кто приблизится к высоким процентам. Макаров из немногих…

О. К.

ВЕНОК ПОЭТУ

Татьяна ЧЕТВЕРИКОВА

Володе

Все беды России по другу прошли:
Он горькую пьёт, он не ладит с женою,
Не верит начальству
И ранней весною
Тоскует по запаху талой земли.
Он рос на картошке и на лебеде,
Он мог и умел заниматься наукой,
Но вот заразился неверьем и скукой,
Которую видит во всём и везде.
Мотает он русой своею башкой,
Глаза голубые глядят полупьяно,
А те, что всегда и во всём без изъяна,
О нём говорят:
– Некультурный какой!
Культура для них – это руку пожать
С любезной улыбкой любому пройдохе,
Над модною книгою ахи и охи,
Нормально питаться и ровно дышать.
Мне больно и горько от этих речей:
Мол, жизнь прожигает, а жизнь-то одна лишь…
Мой друг! Так чего же ты ваньку валяешь,
Ведь ты же учёный, поэт, книгочей!
Но всё понапрасну, кричи не кричи,
Как видно, российская лень одолела.
Но как мне встряхнуть это мощное тело,
Коль заперто сердце, пропали ключи.

_________

Юрий ПЕРМИНОВ

ВЛАДИМИРУ МАКАРОВУ

Поездка с пересадками – не кара,
поездка через город – ерунда…

Владимир Александрович Макаров –
поэт от Бога – ждёт меня всегда.
Он хлопотливо чаем угощает,
стихи читает – новые, с листа,
чем нашу тягу к водке укрощает
и чем с меня снимает, как с куста,
жучков хандры…
Была б со мной гармошка…

Не знаю, чем тревожит разговор
о том, что на церквушку из окошка
он часто смотрит с некоторых пор…

Мы смотрим вместе (я же не на чай с ним
спешил) – с его шестого этажа…

Без этих встреч с Макаровым – не частых! –
болеет одиночеством душа,
и – нет вопроса, стало быть: лечить иль
само пройдёт?..
Церквушка…
Облака…
Детсад…
Подъезд…
Шестой этаж…
Учитель…
Небесных птиц заветная строка…

________

Валентина ОСТАНИНА

ШУМ РОДНЫХ БЕРЁЗ

Памяти В.А. Макарова

Годы не стреножить
И не удержать.
Трут ладони вожжи,
Струнами дрожат.

Юность моя, где ты? –
Только смех вдали,
Свадебные ленты
Ветры унесли.

Ты меня хранила
Омская земля.
Добрую, по силам
Долюшку дала.

В милом Большеречье
Сил моих исток,
В думах вековечных
Шум берёз не смолк.

Стали мне понятны
Песни той права –
Пел отец когда-то
Вещие слова.

Лишь глаза прикрою –
Слышу до сих пор:
«Зарастёт травою
Весь широкий двор».

Что ж вы, кони, стали?
А со всех сторон –
Круг друзей в печали,
Да церковный звон.

Я с пути не сбился,
Слухи – не всерьёз,
Просто возвратился
В шум родных берёз.
_______

Олег КЛИШИН

Три стихотворения

Владимиру Макарову

1

Звонит поэт изрядно во хмелю.
Душа горит. В груди ей места мало.
Ей надо прорычать своё «люблю»
здесь и сейчас, во что бы то ни стало.

Кому? – не важно – хоть кому-нибудь.
Барьеры все, как море – по колено.
Произнести – живой воды глотнуть,
воспрянуть духом, вырваться из плена.

И городу и миру возвестить
о самом главном самым верным словом.
Не то, что дня – минуты не прожить
наедине с трепещущим уловом.

Алло! Ты слышишь? Вот ещё одно…
В надсадном хрипе натиск урагана.
Стихии мощь в открытое окно
врывается. Дрожащая мембрана

вот-вот рассыплется на мелкие куски.
Зато душа вознесена, как знамя,
над суетой всем бедам вопреки,
как музыка, царящая над нами.

10.11.07.

2

Дорожка рассыпанной соли,
остатки какой-то еды,
окурок, размокший в рассоле
на блюдце, как символ беды.
Вздыхай, не вздыхай – не поможет.
Линолеум липнет к носкам.
Так вот как вершится, о, боже! –
твой суд. Прижимая к вискам
ладони, обиду Иова
баюкаешь в сердце своём.
Вдовец – несуразное слово.
Лекарства в гранёный объём
добавишь ещё капель сорок.
Одна лишь надежда в душе:
до встречи совсем уже скоро…
недолго осталось уже…

12.09.09.

3

У изголовья прочтены стихи,
которые при жизни адресату
пришлись по сердцу. Сумрачно тихи
собравшиеся, словно виноваты

перед виновником, который был…
(нелепость слова разбивает фразу
на «до» и «после»)… жил, дышал, любил –
как пеленами смертными повязан

глагольной рифмой. Хвоя и листва –
от мрачной скорби к мысли просветлённой
по-прежнему ведут твои слова.
Сосновый крест к приземистому клёну

был прислонён, когда среди корней,
впервые ослеплённых ярким светом,
ты принял дар из горестных горстей,
как знак любви, в твоих стихах воспетой.

31.08.10.

_________